Солопов Алексей Иванович
Начала латинской стилистики
М., Издательство «Индрик», 2008, 695 с. Указатели, Библиография. Тираж 500 экз.
Книга Алексея Ивановича Солопова написана так, что для ее правильного понимания нужно суметь сделать две вещи. Либо прочитать предисловие, написанное и очень легким, и очень ироничным слогом, но на латинском языке, либо — внимание! — ее нужно прочитать от доски до доски, как это полагается делать рецензенту. Филолог, добравшийся до последней страницы, непременно захочет потом вернуться и к латинскому предисловию, чтобы, если угодно, получить окончательное подтверждение, что он правильно понял и английский whim ее автора, и некие, казалось бы, навсегда утраченные свойства русского научного сочинения.
Сказать, что книга Солопова не совсем обычна, значит совсем ничего о ней не сказать. При первом же взгляде на этот продукт издательства «Индрик» ясно: что-то здесь не так. Что же это? Конечно, это ее название. Под стилистикой, признает и сам автор, обычно понимают дисциплину, которая изучает средства выразительности письменной речи. Стало быть, может подумать читатель, и под латинской стилистикой мы должны понимать средства выразительности, которыми пользовались Цицерон или Саллюстий, Тацит или Тит Ливий. Каково же будет наше изумление, когда мы вместо этих знакомых и ожидаемых имен увидим нечто совсем-совсем другое. Как?! А разве нам не «Начала латинской стилистики» обещали! Что же мы читаем на последней странице текста, перед самым именным указателем, в словарике из четвертой части книги Солопова? Эсэмэска — telephonematium, почти судорожно листаем дальше, флеш-камера, эстонец, троллейбусный, пройма, манат, ёрш, джинсы... Ну, на дадаизме так называемому опытному читателю, знающему толк в книгах об античности, уже все ясно. «Да это никакие не начала, — скажет нам такой разгневанный читатель, — это какие-то, с позволения сказать, концы, что-то из нашего времени, которое не имеет ни малейшего отношения к античности, к высокому, к древнему Риму, к древней, прекрасно-мшистой латыни Цезаря и Цицерона, а переводить весь этот наш сегодняшний хлам на латинский язык — зачем? Пустое дело...» А тот, кто за такое пустое дело берется, в лучшем случае, наверное, чудак. И про Алексея Ивановича можно, конечно, сказать, ну, да, побывал человек год с лишним в Оксфорде, подышал застоявшимся с 13-го века воздухом европейской науки, стал немножко английским ученым чудаком и произвел на свет эдакий странный справочник.
А вот этот ход мысли уже вполне правильный. Потому что под началами латинской стилистики автор понимает наш вход в ту продолжительную историческую эпоху, на всем протяжении которой латинский язык был языком науки и дипломатии, медицины и экономики. Сейчас вход этот крайне узок, даже подготовленный читатель обдирает бока. Метафорой этой узости и оказывается, кстати, латинское предисловие к книге. Начало этой эпохи датируется временем, в котором «искусство писать по-латыни выделилось в особую отрасль научного знания» (с.23). Да и как не выделиться, если этот язык — и его добровольно избранный культурный подбой в виде греческого языка — полторы тысячи лет служил всей Европе инструментом описания природной реальности — от животного и растительного мира до устройства человеческого тела, не говоря уже о том, что творится у нас под кумполом (тоже, к слову сказать, латинское слово). Не говоря уже о правовых отношений людей и государств. Ни один другой язык в истории человечества (пусть и с неоценимой помощью языка греческого) столь долго не обладал столь универсальными функциями, как латинский. А для введения в «искусство писать по-латыни», как и в любое другое искусство, нужны первичные научные методы: периодизация избранного предмета и обзор его источников. Солопов ведет отсчет своему предмету от середины 15-го века, точнее от сочинения Лоренцо Валлы «Тонкословие латинского языка» (1449), и выделяет две фазы. Одна — примерно до первой трети 19-го века, когда латынь, хоть она и не была уже ничьим родным языком, оставалась все же языком живым, живой науки, юриспруденции, медицины, философии, богословия для образованных людей, была даже государственным языком в некоторых странах Восточной Европы. Другая фаза началась после 1840-х годов, когда, по мнению автора, переворот в системе образования отодвинул латинский язык с большака социально-духовной жизни на обочину. В книге этот процесс описан не так безлюдно, как в моем кратком отзыве, а показан на биографии ученых, например, великого русского физиолога, основателя эмбриологии Карла Максимовича Бэра (Karl Ernst von Baer), который как раз с начала 1840-х годов перестает публиковаться на латыни и переходит на русский и немецкий письменные языки. Подступив к нашему времени, мы с удивлением и удовольствием обнаруживаем, что новые возможности современной коммуникации постепенно повышают спрос на латинский язык. Содержащийся в первой главе ценнейший обзор пособий по латинской стилистике приобретает совершенно новый смысл. В самом деле, как сохранить жизнь очень старому языку, все живые носители которого умерли? Правильно: переводить на этот язык лучших поэтов своего времени. В Германии, например, на латынь переводили Шиллера и Гете. От теоретических исследований латинской стилистики до практических упражнений по ней, — обзор источников читается как захватывающий детектив по духовной истории Европы.
Ничто не сулило латыни выживание. Но она выжила. Живой ее сделали, кстати, не столько чудаки-латинисты, сколько некоторые особые собственные качества, анализу которых посвящена вторая глава книги, которая назвается «Словари как необходимый инструмент латинской стилистики». Эти почти полтораста страниц дают нам не голое библиографическое описание, а серию биобиблиографических портретов лексикографов и их детищ. Ни один филолог — романист, германист или русист — не должен пройти мимо этого раздела. Ведь здесь показана кухня, на которой из языка латинской литературы от ее начал до Исидора Севильского (середина 7-го века) были выстроены словари, благодаря которым люди в Европе вообще научались тому, что потом знали. И не только об античности. Ведь двуязычные словари, например, русско-латинский или немецко-латинский, — это еще и полезный инструмент для прочистки мозгов. Как этот инструмент работает, читатель имеет возможность увидеть в действии на материале главы 3-ей — «Образцы литературных переводов и современные сочинения на латинском языке». У кого-то эта часть сочинения А. И. Солопова вызовет наибольшее недоумение. Ну, в самом деле, спросят нас, зачем переводить на латинский язык фрагменты «Собаки Баскервилей» Артура Конан-Дойля? Вероятность, что это сочинение сможет прочитать, например, Цицерон, исчезающе мала. Для кого же стараемся? Ответ будет очень простой: для себя. Перевод — телескопический учебно-научный инструмент, с помощью которого мы всё лучше понимаем оба языка. Особенно там, где речь идет о реальности, приблизиться к которой у нас нет никакой возможности. Скажем, в случае «Собаки Баскервилей» автора особенно заинтересовали слова, имеющие отношение к мерцанию, свечению и свету. У поколения, привыкшего к ослепляющему сиянию и оглушающему звуку, интерес к сумеркам и тишине — утилитарный. Но когда и оно протрезвеет, изучать нюансы латинского словоупотребления будет поздно. Вот почему, где нужен в глухих болотных сумерках lumen, lux или ignis, понятнее и проще прочитать в правильном латинском переводе фрагмента Конан-Дойля. Потребность в тонком живом знании латинского языка у автора вызвана еще и тем, что Солопов вот уже полтора десятилетия выступает в роли, на латинском языке называемой orator publicus: он переводит на латынь некоторые официальные университетские документы, в частности, почетные грамоты, вручаемые от имени ректора знатным иностранным коллегам. И тут оказывается, что дипломатический протокол не может не строиться на знании. Знании не только того, как называется или называлось ранее некое место, но и того, как назвали бы это место по-латыни сегодня носители хорошего латинского языка. А для этого надо понять принципы латинского словообразования в очень слабо изученной в мире отрасли — географической ономастике. Ей посвящена последняя — четвертая — глава книги: «Географические названия и неологизмы в системе латинской стилистики». В первой части мы найдем русско-латинский словарь географических названий, во второй — русско-латинский словарь неологизмов. По латинской географической номенклатуре Солопов, наверное, крупнейший сейчас специалист вообще. Ему принадлежит, в частности, открытие лингво-политического принципа, которым римляне руководствовались, давая названия новым населенным пунктам на завоевываемом пространстве. Глава в рецензируемой книге — выжимка большого труда по теме. Но молодому читателю интересней латинские «сканеры» и «эсэмэски». Как назвали бы носители хорошего латинского языка реалии нашей сегодняшней жизни? На первый взгляд, в этом вопросе больше шутливого чудачества, чем серьезной филологии. В действительности, мы имеем тут дело со старинным, сократовским еще понятием «серьезно-смешного». Ведь главная трудность речевого опыта — это пограничье между познавательной и выразительной функциями события речи — письменной или устной. Всем известна та особая пустота, которая повисает в воздухе, когда люди обмениваются бессмысленно позаимствованными иностранными словами, героически транслитерированными и взятыми в рот в виде ярких фантиков. Но стоит нам переспросить, а что за конфетка оделась в такой красивый фантик, и выясняется, что перед нами обыкновенный агноним. Так вот, переводя обратно на живую латынь русские слова, когда-то заимствованные из латыни же, но обросшие своей семантикой, латинский стилист в очередной раз окунает носителя русского языка в собственную историю, раскрывает секрет появления некоторых ключевых слов в родном языке.
И вот в тот самый момент, когда читатель, закрывший книжку Солопова, думает, что он понял и структуру, и замысел работы, ему захочется вернуться к латинскому предисловию. И он поймет, почему главная тема введения — то, что я назову редкостным новолатинским английским опытом автора. Здесь не только краткое описание работы и выражение благодарности и приязни лицам, помогавшим автору в работе, но и живое, ироничное латинское слово, такое, каким его хочется видеть и иногда слышать и в стенах Московского университета.
Чего мне на хватает в книге? Мне кажется, ей не повредило бы, если бы автор, для плодотворного контраста с его концепцией истории латинской образованности в Европе, учел книгу Л. Ольшки «История научной литературы на новых языках», вышедшую в русском переводе еще в тридцатых годах прошлого столетия. Ольшки смотрит на то же поле из совсем другой перспективы. В разговоре о пособиях по латинской стилистике и словарях латинского языка совсем не помешало бы привлечение «Писем к сыну» графа Ф. Д. С. Честерфилда, много размышлявшего о «хорошей» и «плохой» латыни как раз в духе Алексея Ивановича. С другой стороны, без солоповской книги я бы и не вспомнил, наверное, ни о Честерфилде, ни об Ольшки.
Тираж книги довольно смехотворный. Продается, кажется, только в МГУ. Когда разойдется по библиотекам, авось допечатают.
Гасан Гусейнов, (Книжное обозрение)
Все статьи раздела «Мониторинг СМИ»
