Конференции

53-е Виноградовские чтения в МГУ

19 января 2022 г. на филологическом факультете МГУ в онлайн-формате прошли LIII Виноградовские чтения, посвященные 80-летию книги В.В. Виноградова «Стиль Пушкина». Тема чтений — «Вклад академика В.В. Виноградова в развитие стилистики художественной речи».

С приветственный словом к собравшимся обратилась президент филологического факультета, заведующая кафедрой русского языка М.Л. Ремнева, которая отметила ценность научных трудов академика В.В. Виноградова для филологического факультета МГУ и кафедры русского языка, для развития филологической науки на современном этапе ее развития.

Программу чтений открыла проф. О.Г. Ревзина (МГУ), выступившая с докладом «„Образ мира, в слове явленный“: В.В. Виноградов о языке и стиле литературно-художественных произведений». О.Г. Ревзина показала наиболее важные положения стилистической теории В.В. Виноградова, дала подробную характеристику виноградовского подхода к анализу художественного текста, рассмотрела учение В.В. Виноградова о слове как единице языка, о слове как языковом образе и о символе как единице художественной речи. Обосновала мысль о том, что в трудах В.В. Виноградова мир, воссозданный в русском художественном слове, характеризуется динамичностью, субъектностью и двойной структурацией, определяемой процессами, происходящими в языке и интертекстуальными связями в художественном дискурсе.

Докт. филол. наук Н.А. Фатеева (ИРЯ РАН) выступила с докладом «Пушкин и Пастернак: путь к прозе», в котором показала связь текстов Б.Л. Пастернака с текстами А.С. Пушкина. В докладе обсуждался вопрос о том, какое влияние, как в плане подражания, так и отталкивания, оказали «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» Пушкина на замысел и композицию романа Пастернака «Доктор Живаго». Б. Пастернак в своем творчестве прошел путь не просто к прозе, а путь к «прозрачной» прозе, лишенной орнаментальности его ранних вещей и стремящейся к «прелести нагой простоты», выражаясь словами Пушкина. Такого идеала достигла проза Пушкина именно в «Повестях покойного Ивана Петровича Белкина».

Связь имен двух поэтов в хронологии Вечности знаменательна: день смерти Пушкина — день рождения Пастернака (29 января по старому стилю). В разрешении оппозиции «смерть — жизнь» состоит коренное различие миров двух поэтов, которое, как оказывается, становится определяющим для развития творческой личности Б. Пастернака. В отличие от Пушкина, который взял заглавный «смертный псевдоним» для написания повестей (покойный Иван Петрович Белкин), Пастернак выводит в заглавии своего романа фамилию Живаго (иначе: сын Бога Живаго (Мф. 16, 10)) и делает своего героя автором собственных стихотворений. Вместо романа в стихах «Евгений Онегин» Пастернак пишет роман со стихами.

Знаменательно при этом, что дата смерти Живаго в романе Пастернака повторяет ровно через столетие (1929 год) дату, когда пушкинский Белкин стал «покойным» в черновиках повестей. Поэтому ретроспективно «смерть Живаго» в мире Пастернака как раз и возвещает о «Втором рождении» самого поэта. Показательно, что Пастернак, строя свой роман о Живаго как произведение изначально противоположное по задаче пушкинскому, берет многие слова-мотивы повестей Пушкина в качестве исходных и проводит их по новому кругу сквозь свое произведение, создавая свой «авторский миф». Мифологически отражены в романе и пушкинские лейтмотивы. Как у Пушкина «по смысловым вехам» (В.В.Виноградов) двигалась история «выстрела», с которой начинается цикл повестей, точно так же в романе Пастернака «выстрелы» образуют «заколдованный круг», замыкающийся на Антипове, взявшем себе «смертный псевдоним» Стрельников. «Метель» связывает весь роман и его стихотворный и прозаический тексты «сквозной тканью существованья». «Метель» связывает судьбы всех героев романа, образуя «судьбы скрещенья». Еще один пушкинский лейтмотив — линия «Гробовщика» Пушкина, разворачивающая обратные связи к «Водопаду» Г. Державина, откуда взят пушкинский эпиграф к повести (Не зрим ли каждый день гробов, / Седин дряхлеющей вселенной). Эта линия связана с дворником Маркелом, который устанавливает гардероб в спальне Анны Ивановны, матери Тони — этот гардероб и служит причиной смерти бывшей землевладелицы. В конце же романа развертывается и коллизия оксюморона «Барышня-крестьянка», когда Марина, дочь Маркела становится женой Живаго вместо барышни Тони.

Докт. филол. наук Н.В. Перцов (ИРЯ РАН) в докладе «К проблеме текстологической неопределенности при выборе вариантов у Пушкина в его черновиках» обосновал понятие «текстологической неопределенности», представил типологию случаев текстологической неопределенности. В докладе понятие текстологической неопределенности (ТН) было определено как невозможность или затрудненность точного и строгого обоснования выбора основного текста произведения или промежуточных вариантов. Понятие ТН было предложено автором в совместной статье с И. А. Пильщиковым в 2011 г. Феномен такого рода ТН отражается в академических публикациях Пушкина (и не только его) недостаточно точно. Рукописная ТН связана с тем, что в значительном числе случаев черновиков установление основного варианта для фрагментов являет собой предположение (конъектуру), а не уверенное утверждение. Были указаны некоторые случаи такого рода ТН: (1) неразборчивое написание фрагмента рукописи; (2) отсутствие в рукописи части фрагмента (недописанные слова, пропуски букв в слове, ...); (3) отнесение фрагмента к тому или иному месту рукописи; (4) выбор основного фрагмента из множества вариантных — с двумя подтипами: (4а) варианты зачеркнуты, (4б) варианты оставлены как возможные. Случай (4б) был продемонстрирован на примере эпиграммы Пушкина «Глухой глухого звал к суду судьи глухого»

В докладе проф. А.В. Леденева (МГУ) «Пунктуация как прием в произведениях В.В. Набокова: смысловые обертоны знаков препинания» была прослежена тенден­ция к дополнительной семанти­зации как собственно языковых единиц, так и способов их визуаль­ного предъявления. В то время как писатели авангардной ориентации нередко обходились без знаков препинания вовсе, Набоков дорожил этой гранью письменной культуры, которая под его пером становилась одним из дополнительных ресурсов художественной выразительности.

Многоточие в рассказе «Памяти Л.И. Шигаева» не только отме­чает возможные лакуны, пропуски в воспо­минаниях повест­вователя об умершем человеке. Еще одна его функция — сигнали­зировать о сбивчивости речи, о взволнованно­сти рас­сказ­чика, для которого герой его воспоминания стал в последние годы самым близким че­ловеком. Помимо этих вполне привычных функций, многоточие выполняет и другие: оно фигурирует в рассказе в роли метафоры или иконического образа прощания, чему способствует постепенное понижение частотности этого пунктуационного знака. Многоточия у Набокова — это следы так и не прозвучавших слов, знак за­мирания, про­щания, расставания, ухода. В еще более очевидной форме подобная иконическая функция многоточия проявлена в стихотворении «Поэты». В метафорически-иконической функции используются в текстах писателя и тире — например, в одиннадцатой главе книги «Speak, Memory» (в описании постепенно стихающего летнего ливня, ставшего импульсом к созданию стихотворения: писатель метафорически соотносит дождевые линии с чередо­ванием коротких и длинных тире). В докладе были приведены также примеры «пунктуационной выразительности», связанные с использованием восклицательного знака и скобочных конструкций в романах «Защита Лужина», «Лолита» и в стихотворениях В. Набокова.

Доц. В.С. Савельев (МГУ) в докладе «Границы стиля и его семантические возможности», опираясь на виноградовские принципы анализа текста, проанализировал научные и художественные тексты, содержанием которых является ситуация обморока. Название доклада отсылает к той части труда В.В. Виноградова «Стиль Пушкина», в которой он исследует творчество А.С. Пушкина как деятельность, приведшую к становлению системы стилей русского языка. Вслед за В.В. Виноградовым, докладчик указал на то, что решение разных «семантических» задач требует от автора использования разного стилевого инструментария, и проиллюстрировал данный тезис, проанализировав принадлежащие разным стилям тексты, посвященные одному объекту описания — обмороку. В докладе были сопоставлены статьи из двух медицинских справочников, написанных в разные эпохи, — перевода книги Х.Г. Зелле «Практическая медицина или книга о познании и лечении болезней человеческих» (1802 г.) и «Справочника практического врача» (1981 г.). Было установлено, что авторы этих текстов преследовали одну и ту же цель — изложить научное знание о болезни, указав ее причины, условия возникновения, симптомы, течение и лечение. В результате сходство содержания текстов, разделенных во времени, но объединенных жанром, потребовало от авторов использования тождественных формальных средств: статьи обладают одной и той же структурой, в них используются схожие или совпадающие средства разных языковых уровней (обилие медицинских терминов, выраженных существительными и прилагательными; использование глаголов, оформляющих причинно-следственные отношения; употребление синтаксических дериватов; обобщенность, неперсонифицированность субъектов текстов; использование форм настоящего времени в значениях настоящего узуального и настоящего гномического; связь используемых моделей предложений с определенным типом содержания; наличие нумерованных списков и т.д.). Был проанализирован художественный текст, посвященный обмороку, — фрагменты XXIX–XXX строф V главы «Евгения Онегина». Было установлено, что А.С. Пушкин назвал большинство симптомов предобморочного состояния, указанных в статье 1981 г.. однако его текст коренным образом отличается от рассмотренных научных текстов: задачей поэта было описать единичное событие, связанное с конкретными людьми — персонажами его романа, в связи с чем субъекты его текста персонифицированы, а формы настоящего времени выражают переносное значение настоящего исторического. Докладчик отметил, что использование средств разных языковых уровней у Пушкина связано с решением художественных задач, при этом особое внимание в докладе было уделено анализу синтаксической организации строф: оказалось, что смена синтаксического «ритма» текста напрямую связана с изменением его субъектной перспективы. Подводя итог своему выступлению, докладчик отметил, что обнаруженные между текстами различной жанровой принадлежности различия позволили еще раз убедиться в точности слов В.В. Виноградова о существовании «границ каждого стиля и его семантических возможностей».

Канд. филол. наук Е.И. Милайлова (Музей М.А. Булгакова) выступила с докладом «Пушкинская тема в произведениях Михаила Булгакова: мотивировки и значения в свете проблемы автора», в котором показала роль пушкинской традиции в нарративных стратегиях М. Булгакова. Нарративные особенности прозы М. Булгакова были рассмотрены в историческом контексте — в сравнении с прозой А.С. Пушкина. Было показано, что именно к пушкинской традиции восходят наиболее характерные для Булгакова приемы и принципы повествования: выстраивание сложной системы повествовательных инстанций; смена точек зрения в пределах не только текста, но и фразы; дистанцирование автора от «ненадежного» рассказчика; актуализация плана наррации и, соответственно, плана читателя (адресата не только нарратора, но и имплицитного автора) и др.

Вступив в литературу в 1920-х годах — период всеобщего поиска новых художественных приемов, а также то и дело звучащих призывов вовсе отречься от устаревших форм и создать принципиально новые, — Булгаков не только демонстрирует тематическую связь с литературой прошлого, но и пишет в явной ориентации на эту литературу. При этом Булгаков развивает традиции: повествовательные стратегии Булгакова значительно усложнены, а приемы зачастую заострены в связи измененностью и контекста высказывания, и адресата, и авторских задач. Главным для Булгакова оказывается заимствование не приема, но самой логики высказывания и интенции к тому, чтобы эту логику предусмотреть. Именно Пушкин, сознательно и буквально теоретически подходивший к созданию собственной прозы, вводит и развивает художественные проблемы, так объемно сформулированные для себя Булгаковым, — автора и аудитории, автора и его высказывания, слова и действительности (факта и его отражения). В текстах обоих авторов формальные поиски оказываются частью авторской рефлексии о литературе и писательстве вообще.

Докт. филол. наук А.А. Новиков-Ланской (РАНХиГС) в докладе «Иосиф Бродский как интерпретатор поэтического текста» обсуждал филологические работы Бродского и определял место метода И. Бродского в контексте жругих стиховедческих методов. Для этого все подходы к восприятию и изучению стиха (как и любого текста) были квалифицированы в связи с триадой: автор — текст — читатель. Текст, который обычно и является предметом исследования, содержит те же три элемента: проекцию автора, проекцию читателя и собственно текст. В зависимости от того, какой элемент этого триединства воспринимается как определяющий, выстраивается соответствующая система интерпретации. Синтетический метод полагает, что детерминирующим началом стиха является «автор», то содержание, которое он привносит в текст. Минимальное внимание при этом обращается на форму — предполагается, что это скорее препятствие на пути понимания сути. Характерно в этой связи высказывание Льва Толстого о том, что он говорит лучше, чем пишет, думает лучше, чем говорит, а чувствует лучше, чем думает. Главная задача этого метода — попытаться описать целостность и единство художественного произведения. Анализ же отдельных элементов текста нужен для отслеживания осуществления синтеза. При этом подчеркивается невозможность полного проникновения в суть текста, его абсолютного познания, возможна лишь та или иная степень приближения к его «эйдосу», к «образу автора», разлитому во всем произведении. К этой «синтетической традиции» принадлежат различные апофатические религиозные и философские учения, идеи Платона, православное богословие, имяславие, воззрения немецких романтиков об автономном письме, мифологическая школа в филологии, философия языка, а в литературоведении ХХ века — наследие А.Ф. Лосева, В.В. Виноградова, герменевтика Г. Гадамера и его последователей, различные виды интуитивной критики. Аналитический метод за исходную установку принимает идею о внутренней независимости и самостоятельности текста. В меньшей степени интересны автор и читатель. Для понимания текста важен не эйдос, а технология его воплощения. Отсюда пристальное внимание к манере описания, к формальной стороне литературы, торжествуют технические параметры анализа стихов, подсчеты и формулы, желание «поверить алгеброй гармонию». «Аналитическая» традиция является следствием рационального отношения к миру, языку, сознанию. В литературоведении ХХ века аналитический метод исследования поэзии определяет, например, теорию и практику формальной школы (Ю. Тынянов, Б. Томашевский), структуралистов (Ю. Лотман, Ц. Тодоров), представителей статистического анализа (М. Гаспаров). Прагматический метод предполагает доминирующую позицию воспринимающего текст сознания. Текст в этом случае — произведение прежде всего читателя. Имеет место явная деградация «эйдоса», «автора». Становится важным не то, о чем говорит текст и не то, в какой форме это выражено, — важно, как читатель текст понимает или хочет понимать. Абсолютизируется прагматический аспект текста. Критики здесь становятся ценнее писателей, провозглашается «смерть автора», признается допустимость любых интерпретаций, неисчерпаемость текста. Но раз читатель является единственным цензором и судьей, на него возлагается личная ответственность за осваиваемый текст, в этой связи часто актуализируется этический фактор. «Прагматическая» традиция включает в себя философию софистов и скептиков; в филологии ХХ века — прежде всего теории постструктуралистов (Р. Барт, М. Фуко, У. Эко, Ж. Делез; деконструкция, предложенная Ж. Деррида, интертекстуальность Ю. Кристевой и пр.).

А.А. Новиков-Ланской выделил также типы интерпретации текста, являющиеся продуктом двух или трех перечисленных традиций, при этом всегда видна векторность перехода. Психоаналитический метод Юнга представляет собой движение от анализа к синтезу, — подобную направленность получают также исследования структуралиста Б. Успенского (в «Поэтике композиции», 1970). А воззрения М. Бахтина являют собой смешанный тип синтетического метода («карнавал») и прагматики («философия поступка» и «полифония»).

Истолкование поэзии Иосифом Бродским также представляет собой подобный смешанный тип, хотя основа его очевидна — его критическое мышление в принципе синтетично. Само представление Бродского о тональности в поэзии есть ни что иное, как попытка найти ту самую целостность текста, пафос, всеохватывающий образ автора, — иными словами, эйдос, ноумен текста, проявленный посредством поэтической формы, основа которой — дикция. Метод Бродского не является аналитическим. В эпоху, когда в филологической науке господствовал структурализм в его многочисленных вариантах, он принципиально отказывается от заманчивого занятия формализовать поэтический текст и алгебраически вычислить его понимание. В подходе Бродского влиятелен и прагматический элемент. Он проявляется прежде всего в мысли об активности читателя в процессе сотворчества. И. Бродский в своем методе не чужд и выявления интертекстуальных связей. Этот принцип лежит в основе программных эссе о Цветаевой — «Новогоднего» и «Примечания к комментарию». С другой стороны, прагматический метод виден и в том, что сам поэт называет «кальвинизмом», — в актуализации этоса, в рассуждениях о примате частности (свободы) человека и его тотальной ответственности за все, что вокруг него происходит.

Завершал программу Чтений еще один доклад о И. Бродском: доц. Д.Н. Ахапкин (СПбГУ) в своем докладе «„Новые узоры по старой канве“ в стиле Бродского: к переосмыслению феномена подтекста» обсуждал проблему литературного подтекста и его семантических механизмов. Одним из первых примеров системного описания неявной литературной цитации была названа глава из книги Виноградова, которая называется «Новые узоры по старой канве». В ней идет речь о разных типах отсылок к другим текстам в поэзии Пушкина. Для Виноградова такого рода литературные намеки подключают к значениям пушкинского текста смысловое пространство текста-источника. Например, интерпретируя отсылку к державинскому «Лебедю», он показывает, как круг мыслей и образов этого стихотворения «конденсируется Пушкиным в одном стихе-цитате», когда он неявно цитирует его в своем послании «Друзьям». Отталкиваясь от анализа смыслового взаимодействия текстов, проделанного В.В. Виноградовым, докладчик показал, что это взаимодействие может проходить и в обратном направлении. Отсылка к Державину в «Друзьям», поддержанная смысловым рядом пушкинского стихотворения, высвечивает в «Лебеде» те смыслы, которые были не первостепенны или не столь видны, и уже после этого текст Пушкина вторично переосмысляется в отраженном свете источника. Подобная гипотеза, соотносимая с современным подходом в когнитивной теории метафоры, учитывающим двунаправленность взаимодействия смысловых полей «источника» и «цели», может быть применена и к тем типам отсылок, которые выделял В.В. Виноградов. Далее докладчик на примере поэзии Бродского продемонстрировал воспроизводимость одного из этих типов и показал, как происходит такого рода взаимодействие.

В заключительном слове М.Л. Ремнева подчеркнула высокий теоретический уровень докладов и интерес аудитории к обсуждавшимся проблемам, поблагодарила докладчиков и присутствовавшим на Чтениях слушателей и выразила уверенность в том, что январские Виноградовские чтения в МГУ являются весомым вкладом в развитие современной русской филологии.

Запись трансляции

2024  2023  2022  2021  2020  2019  2018  2017  2016  2015  2014  2013  2012  2011  2010  2009  2008  2007  2006  2005  2004  2003  2002  1999  1998  1997  

---

Виноградовские чтения

Чтения памяти В. А. Белошапковой

Ломоносовские чтения. Секция кафедры русского языка